Неточные совпадения
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток,
статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из жизни министров,
епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
Явился наш поп, красный, запыхавшийся,
епископ благословил его, но когда поп
стал говорить про меня, он поднял руку, сказав...
Но явилась помощь, — в школу неожиданно приехал
епископ Хрисанф [
Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного труда — «Религии древнего мира»,
статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической
статьи — «О браке и женщине». Эта
статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий на колдуна и, помнится, горбатый.
— Слушай слова мои, это тебе годится! Кириллов — двое было, оба —
епископы; один — александрийской, другой — ерусалимской. Первый ратоборствовал супроти окаянного еретика Нестория, который учил похабно, что-де Богородица человек есть, а посему — не имела бога родить, но родила человека же, именем и делами Христа, сиречь — спасителя миру;
стало быть, надо ее называть не Богородица, а христородица, — понял? Это названо — ересь! Ерусалимской же Кирилл боролся против Ария-еретика…
Все войны и походы Владимира представляются славными и счастливыми, а к концу его царствования замечена следующая любопытная черта: «Владимир, находя по сердцу своему удовольствие в непрерывном милосердии и распространяя ту добродетель даже до того, что ослабело правосудие и суд по законам, отчего умножились в сие время разбои и грабительства повсюду, так что наконец митрополит Леонтий со
епископы стали говорить Владимиру о том, представляя ему, что всякая власть от бога и он поставлен от всемогущего творца ради правосудия, в котором есть главное злых и роптивых смирить и исправить и добрым милость и оборону являть».
— Я учусь! — скромно говорит Ваня и от радости
становится как бы прозрачным. — Мне бы вот книгу о соборах вселенских надобно, как выбирались
епископы на соборы эти, от чьего имени устанавливали каноны и вообще — как всё это делалось?
— Поставили, матушка, истинно, что поставили, — говорила Евпраксия. — На Богоявленье в Городце воду святил, сам Патап Максимыч за вечерней стоял и воды богоявленской домой привез. Вон бурак-от у святых стоит. Великим постом Коряга, пожалуй, сюда наедет, исправлять
станет, обедню служить. Ему, слышь, епископ-от полотняную церковь пожаловал и одикон, рекше путевой престол Господа Бога и Спаса нашего…
Стали исповедовать, и нашлись за Егором такие грехи, что ему не то чтоб
епископом — в попах-то быть не годится…
Как пошли они друг дружке вычитывать, так и Михайлу Корягу с
епископом забыли, и такие у них пошли перекоры, такие дела
стали поминать, что и слушать-то
стало грешно…
Письма привез он из Москвы, и скоро его митрополит по всем духовным степеням произвел: из простецов в пять дней
стал он
епископ Софроний и воротился в Россию.
— А плюнул, матушка, да все собрание гнилыми словами и выругал… — сказал Василий Борисыч. — «Не вам, говорит, мужикам,
епископа судить!.. Как сметь, говорит, ноге выше головы
стать?.. На меня, говорит, суд только на небеси да в митрополии…» Пригрозили ему жалобой митрополиту и заграничным
епископам, а он на то всему собранию анафему.
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там
стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за
епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— А за то, что он первый опознал про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты на них миллионы, коль я не укажу тебе места, не научу, как надо поступать? Положим, другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то
станешь?.. В каком месте прииск заявишь?.. За то, чтобы знать, где золото лежит, давай деньги
епископу… Да и денег не надо — барыши пополам.
Опять же, если б насчет приезда
епископа —
стали бы разве от Аксиньи Захаровны таиться, а то ведь и от нее тайком…
Матушка Клеопатра, из Жжениной обители, пришла к Глафириным и
стала про австрийское священство толковать, оно-де правильно, надо-де всем принять его, чтоб с Москвой не разорваться, потому-де, что с Рогожского пишут, по Москве-де все
епископа приняли.
Спаланцо получил отпущение толедских грехов…Его простили за то, что он учился лечить людей и занимался наукой, которая впоследствии
стала называться химией.
Епископ похвалил его и подарил ему книгу собственного сочинения…В этой книге ученый
епископ писал, что бесы чаще всего вселяются в женщин с черными волосами, потому что черные волосы имеют цвет бесов.
Бестужев
стал искать себе помощников в этом деле и скоро нашел их в духовнике Федоре Яковлевиче Дубянском и в
епископе Юшкевиче. Духовенство, принадлежавшее к русской партии, во имя которой Елизавета Петровна взошла на престол, только что успело свободно вздохнуть от гнета, под которым долгое время оно томилось.
С этой минуты и императрица
стала разделять со своим супругом расположение к
епископу.
Когда больной, видимо,
стал приближаться к кончине, к нему были приглашены два
епископа, Феофан и Феофилакт, и затем еще чудовский архимандрит. Умирающие уста монарха, слушавшего предсмертные молитвы, по временам произносили...
Пробиваясь через толпу людей, теснившихся в неопределенном и раздраженном состоянии на дворе, Нефора видела множество плачущих женщин и детей, и сердце ее сжалось; но когда она с усилием достигла в покои
епископа и увидала его окаменелое равнодушие, это ее даже удивило. Увидев Нефору, он не выразил никакого особенного движения и тотчас же перевел глаза на другой предмет и
стал потирать одну о другую свои старческие руки.
Епископ на это согласился, и когда, после тревожно проведенной засим ночи, ударил утром в доску, то увидел, что двор его
стал наполняться чернородьем из Малой Гавани и других отдаленных предместий, но из вчерашней знати, которая хотела здесь сойтись с чернородьем, теперь не было ни одного человека.
— Что она говорит? Что говорит вам госпожа? — закричали на дворе люди, толпившиеся у веранды, на которой Нефора говорила с
епископом и пресвитерами, и многие
стали всходить на ступени.
Знатные прихожане скоро собрались и, выслушав рассказ, все пришли в большой ужас, но, вместо того чтобы ободрить
епископа благоразумными и острыми советами, они
стали укорять его, для чего он написал имена их.
Они слишком усилились, они завели здесь старейшин, — называют одного патриархом, другого
епископом, — вера их входит в моду, и скоро, быть может, все знатные люди
станут держаться их веры… но ты меня вовсе не слушаешь — тебе все равно, какие боги управляют Египтом, но народу нужно, чтобы с ним в добром согласии жил старый Нил.
Нефора, увидав, что
епископ не избегает присутствующих, и сама не
стала таиться и заговорила открыто...
Но
епископ все-таки ждал, пока люди на его дворе
стали томиться голодом и, подтягивая туже и выше свои пояса, начали щелкать зубами, и, уныло глядя на
епископа, все
стали просить хлеба.
Епископ вдруг
становился богатым обладателем всего, что покинули ему бежавшие знатные люди; но на что теперь ему было все это богатство, когда оставалось всего лишь два дня до того, когда надо идти сдвигать гору Адер и заграждать ею Нил?
Они на это коротко ответили, что это не их дело, и все были унылы и толковали только о том, что коварная выдумка Пеоха грозит ущербом и разорением для всех их имущественных дел и даже самую жизнь их ставит в опасность от разъяренного народа. Кончили же они тем, что
стали укорять
епископа...
Епископ оробел, принял дрожащей рукой трость и в испуге начертал имена всех, кого имел основание почитать христианами, но, несмотря на то, что он старался не позабыть ни одного надежного человека, правитель ему не поверил и заставил его поклясться, что он никого не укрыл. Опасаясь ответственности,
епископ еще вспоминал и еще много дописывал, но боялся поклясться, не надеясь на свою старую память, и
стал плакать. Имени Зенона не было в епископском списке.
Увидав, что в такую роковую минуту людьми овладел беспокойный и неразрешимый спор, Зенон поспешил поскорее к
епископу в ту сторону, куда тот отдалился, и хотел просить его разрешить все недоумения, но ночь была темна, и он не нашел молившегося в темноте
епископа, а когда шел назад, то спорившие и ссорившиеся люди окружили его и
стали кричать...